Не правильно.
Идиотка.
Нет, у тебя не было выбора, ты должна была.
Нет.
Я идиотка.
Ты — лидер.
Ты должна отбросить чувства на второй план.
Нет, я идиотка.
От него нет вестей уже почти неделю. Мы договорились, что он подаст сигнал, когда все будет готово к наступлению. Мы дали ему два дня на внедрение. Прошло уже пять.
— Мы должны наступать, — говорит Кларк матери, положив руки на железный стол. Ее голос немного дрожит, но она изо всех сил пытается сохранять холодность.
Он умрет. Из-за меня.
— Сигнала не было, ты сама знаешь уговор. Мы выступаем, когда он подаст сигнал. Если сигнала не будет — готовим новый план. Ты это предложила, — говорит канцлер, не глядя на дочь. Ей непривычны перемены в решениях Кларк, но она полностью поддерживает ее. Это было рискованно, но стоило того.
Нет, черта с два стоило.
— Мы и так можем их победить, мама. Спасти… всех и победить горцев, — отвечает девушка и ее голос дрожит, когда она не смогла произнести «спасти… Беллами».
Спасти его — вот на чем сосредоточены все ее мысли в данный момент. В данный час. В данную жизнь.
Эбби поднимает взгляд на дочь, будто переспрашивая: «Ты серьезно? Мы ведь и разработали этот план потому что не могли наступать без подготовки». Она взяла Кларк за руку.
— Милая… я понимаю, что ты расстроена из-за Беллами, он был одним из лучших солдат…
Она вырывает руку с такой силой, что опрокидывает стакан с водой, стоящий на столе.
— Не смей…
Говорить о нем в прошедшем времени.
-…думать, что это все только из-за Беллами. Я беспокоюсь обо всех, кто там находится, и мы нужны им, прямо сейчас! Они не протянут долго, если они вообще еще живы.
Раньше она бы произнесла эти слова со слезами на глазах, бросилась бы матери на шею и зарыдала, а она бы погладила дочь по спине, объяснила всю сложность ситуации и та бы поняла, послушно уйдя в свою комнату, думать о жизни. Но только не теперешняя Кларк. Она прошипела эти слова матери в лицо, выплюнула их, будто яд.
— И Беллами — не просто солдат. Он мой друг, — произнесла она, завершая. И ушла.
Эбби никогда не согласиться послать своих людей сейчас.
И он умрет. Умрет из-за нее.
И она больше никогда не сможет позволить себе вообразить, как он появляется у ворот — весь в синяках и ссадинах, как на его лице расцветает улыбка, когда он видит свою сестру, друзей… ее. Как она подбежит к нему, крепко-крепко обнимает руками и больше никуда не отпустит. Никакая я не Принцесса без тебя.
К черту. Я не позволю этому случиться.
Она идет к себе, достает из-под кровати рюкзак, открывает его и смотрит в его пустой желудок долгую минуту. А потом откладывает. Зачем что-то с собой брать? Она даже не достает пистолет из-под подушки. Пистолет, который подарил ей он.
«На случай, — сказал он с кривоватой усмешкой, — если меня не будет рядом чтобы прикрыть твою задницу».
«Да ладно, как такое может случиться?»
До заката оставалось несколько часов. Она села на кровати и прислонилась головой к холодной металлической стене. Подняла подушку. Бросила взгляд на черный пистолет. Взяла вместо него лист бумаги и карандаш.
«Если не хотите спасать его, придется спасать меня» — вывела она своим витиеватым почерком и усмехнулась, неожиданно сама для себя.
Пару дней назад она все еще думала что чувства — это плохо. Но теперь понимала, что иногда это — единственное, что может спасти тебя и твоих близких. Это одновременно и награда, и проклятье. Хорошо было бы избавиться от них полностью — тогда не пришлось бы даже думать об этом. Но у нее не получалось. Да, она была хорошей актрисой, но не могла разыграть эту сцену сама с собой. Не получалось. Не щелкало. Сердце продолжало щемить.
Она задремала на несколько часов, а когда проснулась — было самое время.
И тогда она отправилась к Горе. Одна. Ее пропустили через ворота без вопросов, потому что Кларк Гриффин теперь была еще большей шишкой, чем раньше. Некоторые поговаривали, что она больше годится на роль канцлера, чем ее мать или кто-либо другой.
* * *
Ноги ныли от долгой ходьбы, но она продолжала двигаться. Что-то хрустнуло в темноте, зазвучали голоса. Кларк прислушалась. Она почти добралась до Горы. Должно быть, это патруль. Самое время. Она уверенно зашагала к ним на встречу, игнорируя то, как от страха потели ладони, и холодело все внутри.
Она шла на собственную казнь.
Она шла к нему.
Голоса звучали все громче, а потом разом умолкли. Услышали ее. Кларк наступила на ветку, чтобы привлечь их внимание, а потом побежала. Прямо на них.
Двое солдат в костюмах и с лазерными прицелами вынырнули из темноты прямо перед ней. Она бросилась вперед, на одного из них, но другой был проворнее и перехватил ее. Кларк вцепилась в его маску, пытаясь стащить ее с головы солдата, но она была закреплена надежно, а его товарищ уже заносил приклад своей винтовки, чтобы ударить ее по голове и отправить в нокаут.
Она ничего не могла сделать.
Кларк приходила в сознание время от времени, в мир пульсирующей боли и озабоченных голосов.
— А, наша давняя знакомая.
— В лабораторию ее. Сразу на стол.
— Нет, не нужно снотворного.
Она помнит, что много кричала. Что-то бессвязное крутилось в голове, что-то, отдаленно напоминающее: «Пусть это все закончится. Пусть все закончится. Пожалуйста, пусть я умру. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста».
В нее пихали трубки, выкачивали из нее кровь, ее резали и с ней говорили:
— Вот так, молодец, хорошая девочка.
— С твоим костным мозгом мы все скоро будем на земле.
— Твоя кровь, пропитанная земным воздухом, смешается с нашей, и все встанет на свои места.
— Ты будешь мертва, прости.
— Завтра мы с тобой закончим.
Ее бросили в камеру, как собаку, и заперли.
Поторопись, мам.
Кларк.
Настойчивость. Голос. Сталь в голосе.
Вата в голове.
Кларк.
Протяни руку, ухватись за свет.
Давай, нарисуй Землю. Видишь, какая она прекрасная?
Кларк.
Синие океаны, зелень континентов. А облака! Ты когда-нибудь видел облака?
Нет.
Интересно, увижу ли я их снова.
Кларк.
Облака, и… и всех моих друзей. И его. Его особенно.
Я же… пришла сюда зачем-то. Я впустила себя в боль, или боль в себя… Не важно. Зачем-то…
— Кларк!
Она вздрагивает и просыпается. Глаза распахнулись и тут же зажмурились от боли. Она лежала в ужасном положении, на бедре, которое очень болело. С усилием опершись на руки, она привалилась к решетке спиной и вытянула ноги, насколько это было возможно в узеньком пространстве клетки.
— Кларк, ты жива. Слава Богу, ты жива.
Ее поразило громом. Этот голос. Вместо обычной приятной хрипотцы она слышала отчаянье и надрыв, и безмерную радость, которая была неуместна в этом месте, но от этого еще более потрясающая. Он рад видеть, что она жива. Он. Он. Он.
Он жив.
— Беллами, — срывается с губ слово, и рука упирается в решетку там, где она видит его лицо. Освещение ужасное, но она отчетливо разливает царапины на его лице, прямо поверх уже заживших тонких полосок шрамов, многие из которых она зашивала собственными руками. Под глазами темные круги, но сами его глаза горят таким огнем, какого она давно не видела. Она уже пять дней не видела этого огня, потому что его обладателем был только он.
Этот огонь всегда согревал ее. Иногда даже обжигал, но она была не против. Сейчас она мечтала сгореть в нем.
— Что они с тобой делали? — спрашивает он. Она пытается растворить взглядом решетку, чтобы прикоснуться к нему, убедиться, что он реален, что он — не плод ее воображения.
— Прости меня, — шепчет она, но в тишине шепот подобен грому. Он отводит взгляд и закрывает глаза.
— Не стоит. Ты ни в чем не виновата. Как ты сюда попала?
Она снова игнорирует его вопрос.
— Прости. Я просто…
— Кларк, не нужно, — он пододвигается ближе к ней в своей камере, и его рука ложится на решетку совсем рядом с ее рукой.
— Я просто думала, что так будет проще. Не заботиться ни о чем… ни о ком. Прости меня. Прости.
Он снова бормочет, что это не ее вина, но она не слушает.
Дурак, конечно, это моя вина.
— Я думаю, нас скоро придут спасать, — произносит она тихо-тихо, так, чтобы слышал только он.
— Почему ты так решила? Я не дал сигнал, меня поймали, когда я пытался пробраться в комнату управле…
— Потому что здесь я. Мама меня не оставит. Я знала это.
Он молчит несколько минут, а она просто на него смотрит. Выражение его лица медленно сменяется с недоумения на понимание, и перекашивается от гнева.
— Ты что, пришла сюда, чтобы они наступали без сигнала? Почему? Кларк, как ты могла это позволить? Это ведь так рискованно…
Он сделала глубокий вдох. Боль мешала формулировать мысли, но она скажет ему. Она все ему скажет.
— Когда умер Финн, я думала, что я умру с ним, такой сильной была боль. Мой мир раскололся на части, я чувствовала, что проваливаюсь куда-то, и не смогу жить без него. Я любила Финна, Беллами. И… тогда я подумала, что это плохо. Если когда кого-то любишь, это причиняет столько боли, то это плохо, понимаешь? И я попыталась перестать любить. И… черт.
Она путалась в паутинках, свитых за эти несколько дней. Она столько раз прокручивала в голове варианты того, что будет говорить ему, подбирала правильные слова, а тут они все улетучились.
— Если было так больно, когда я потеряла Финна, я не могла представить что будет, если потеряю тебя. Я бы не смогла. Я поверила в то, что могу перестать любить. Я даже смогла убеждать себя в этом. Прости меня, Беллами, прости.
Он снова молчал, она снова смотрела.
Беллами не знал, что сказать ей. В голове крутились мысли, которых он никогда не мог себе позволить. Она говорила простыми словами, и вроде бы было все понятно, но он не мог понять одного. Почему? Почему именно его она выделила?
— Почему именно я? Почему из-за меня? — спросил он, хотя уже знал ответ.
Нет, не знал. Надеялся?
Она вздохнула и подвинула свои пальцы на решетке на несколько сантиметров, так, чтобы они соприкасались с его пальцами. Всего несколько сантиметров, а ее мир, казалось, стал ярче и шире, и боль немного угасла.
— Потому что я…
В помещение ворвались вооруженные люди.
Они освободили всех. Их вела моя мать.
Она понимала, что снова подвергла риску жизни людей, но ее беспокойство за них было в тысячу раз меньше, чем ее беспокойство за него. Она признавалась себе в эгоизмом, пыталась себя ненавидеть, но не могла, потому что ее сердце было занято совершенно другим чувством.
— Видишь, мам? Не так уж и сложно, — пробормотала она, когда мать открывала ее клетку.
Эбби лишь обняла ее так, что дышать стало трудно и отпустила, лишь когда дочь взвыла от боли в бедре.
Беллами тоже выбрался из своей клетки. Две мужчин взяли его под руки и помогли дойти до выхода. Он обернулся к Кларк, и она посмотрела на него. Недосказанное слово сверкнуло между ними искрой.
С Горой была заключена сделка, у них забрали большинство оружия и уничтожили систему тумана. Все их козыри были раскрыты и растоптаны. Они теперь не потревожат никого, тихо будут доживать свой век, запертые в Горе.
Кларк и Беллами быстро поправились под присмотром Эбби. Они мало виделись и почти не оставались наедине, и Кларк краснела каждый раз, когда он бросал на нее взгляд. Она так и не сказала ему того, самого главного. Что она готова отдать сотню жизней за него.
Когда все пленники поправились, на земле закатили праздник. Рэйвен смогла починить старый магнитофон, найденный в одном из бункеров и соорудить колонки, так что теперь они слушали музыку девяностых, разведя огромный костер. Получилось что-то вроде вечеринки, и не случилось ничего плохого. На них никто не напал, не нужно было думать о предстоящих сражениях, и даже Джаспер не перепил самогона.
Кларк стояла плечом к плечу с Беллами. Она сделал вид, что не заметила, как он подошел, но ощущала всем телом его присутствие. Они соприкасались плечами, на нем была лишь футболка, а на Кларк толстая куртка, но она мечтала снять ее и почувствовать прикосновение его оголенного плеча к своему.
Она смахнула наваждение.
— Итак, Принцесса. Что теперь прикажете? — он повернулся к ней и слегка наклонил голову вбок, в глазах плясал огонь. Нет, это не было отражением огня в его зрачках. Это был тот самый огонь Беллами, за который она готова была продать душу.
— Не бросать меня больше. Что бы ни случилось, — сказала она, будто завороженная. Каждый раз невзначай он выманивал у нее признание за признанием.
— Но ты же все равно найдешь меня, правильно? — на его лице не было ни усмешки, ни даже намека на сарказм. Она вздохнула, и весь груз этого мира упал на нее. Она не выдержала и положила голову ему на плечо.
— Правильно.
Она смотрела на веселящихся ребят. На солдат с арки, которым, наконец, выдался шанс расслабиться. На свою маму, молчаливо наблюдающую за всем. В уголках ее глаз появились морщинки, она пыталась сдержать улыбку.
— И почему же? — голос Беллами снова звучал одновременно загадочно и удивленно, как тогда, в камере.
Она не чувствовала смущения, когда отвечала ему. Она не чувствовала стыда или неуверенности. Она чувствовала прикосновение его плеча к своему, твердую косточку его плеча под щекой, и лишь это имело значение.
— Потому что ты — самое дорогое, что у меня осталось. Потому что я люблю тебя, Беллами. Потому что я давно тебя люблю. Потому что я лучше умру с тобой, чем буду жить без тебя.
