Главное — подобрать правильное слово. Не бросаться в пучины и не терзать себя. Главное — успокоиться и дышать ровнее. Не позволять рукам подниматься и беспомощно опускаться, вспомнив, что касания под запретом. Нельзя вспоминать ее жестких слов, и о том, что она посылает тебя на смерть. Главное — не поддаться.
Правильное слово никак не шло в голову Беллами.
Я тебя…
Нет, каждое из них недостаточно точное и меткое, чтобы заменить то самое, единственное, ворочающееся у него в голове, словно сонное дитя. Оно было таким светлым и теплым, что у него разрывалось сердце, и его тоже нужно было держать в тисках. Какое же это мучительное состояние — нужно все время сдерживаться, чтобы не натворить глупостей, чтобы не поддаться, не раствориться в чувствах, чтобы не приблизиться к ней, и не сказать то самое верное слово.
Шершавыми ладонями по лицу — вверх-вниз. Все нормально, Белл, ты справишься, это ненадолго, скоро ты снова станешь осколком льда, скоро убьешь в себе это чувство, если оно не будет ничем подкрепляться. Огню нужен кислород.
А ему нужна она.
— Беллами, — ее севший после долгого молчания голос прозвучал совсем близко, слишком близко, чтобы он не различил в нем нотки стали.
Что с ней случилось? Он ничего не мог с собой поделать и винил Финна. Это было самым эгоистичным и неправильным чувством в его жизни, и он был настоящим подонком, но у себя в голове он не мог называть Финна без эпитета «чертов». Что он творил? Он не ценил ее, он ценил лишь собственное самолюбие.
Беллами бы ценил ее.
— Да, — ответил он, поднимая взгляд. С губ почти сорвалось слово «принцесса», но он вовремя остановился. Хватит. Теперь все серьезнее, теперь он не мог стерпеть даже тех маленьких намеков, на которые не получал взаимности.
Он смотрел на нее и не видел свой Кларк. Она ломалась, рассыпалась на кусочки прямо у него на глазах, и самое страшное — он ничего не мог сделать. Он не мог защитить ее от этого. Беллами бы с радостью бросился под пулю, выпил бы вместо нее яд, сразился бы с сотней землян, лишь бы она была в порядке, но он не мог спасти ее от этого. Ему хотелось закрыть ее собой от всего мира, поселить ее под своей рукой, окутать собой, чтобы не увидеть, как она окончательно распадается на частички той прежней Кларк. Он боялся того, что когда ему, наконец, будет позволено обнять ее, она лишь просочится сквозь его пальцы безжизненным пеплом.
На секунду ему почудилось, что она скажет: «Останься», но она произнесла:
— Ты уйдешь перед рассветом. Один.
И ушла.
Конечно, Принцесса. Все для тебя.
Он остановил взгляд на ее удаляющейся руке. Как просто было бы отпустить себя и схватить ее, испытать секунду абсолютного счастья, пока она не вырвет ее. Успеть насладиться этим моментом, вытерпеть раздраженный недоумевающий взгляд и снова смотреть, как она уходит.
Может, он видит ее в последний раз?
Может, он не вернется?
Наверное, стоило попрощаться… Но она была так обжигающе холодна, что он не осмелился. Он опустил взгляд, как пес, и тут в голову к нему пришло это слово.
Я тебя прощаю.
Такое странное, перекатывающееся туда-сюда на языке слово. Я тебя прощаю. Всегда, что бы ни случилось, моя Принцесса, как бы больно ты не хлестала меня своими словами, я тебя прощаю. Я всегда вернусь к тебе.
Прощать. Прощаться. Я тебя прощаю и прощаюсь.
Я тебя люблю.